Жозе Сарамаго - [Про]зрение

Так завершилась эта искрометная и на многое проливающая свет беседа меж министром внутренних дел и председателем муниципального совета, беседа, где они высказали друг другу мнения и суждения, давно, надо полагать, и основательно сбившие с толку читателя, который всерьез засомневался, что оба собеседника в самом деле, как казалось ему раньше, принадлежат к ПП, проводящей, благо находится у власти, репрессивную политику как в отношении столицы страны, правительством этой самой страны объявленной на осадном положении, так и – к отдельным гражданам, коих подвергают изнурительным допросам, проверкам на детекторе лжи, угрозам, а может быть, и пыткам – откуда нам знать – хоть в интересах истины следует заявить, что если таковые и имели место, то нас при этом не было, стало быть, в свидетели мы не годимся, что, впрочем, не очень много значит, потому что нас ведь не было и при переходе по водам чермного моря аки посуху, однако же все клянутся, что переход такой состоялся. Что же касается министра внутренних дел, то читатель наверняка уже заметил, что в броне неустрашимого воителя, глухо соперничающего с министром обороны, таится некая трещина, зазор, можно сказать. А иначе нам бы не пришлось присутствовать при том, как рушились один за другим его замыслы, и наблюдать, как, оказывается, стремительно и легко может затупиться лезвие его клинка, что доказывает ясней ясного только что прослушанный нами диалог, который начался за здравие, а кончился совсем уж за упокой, чтобы не сказать хуже, и чего стоит одно только оценочное суждение насчет глухого от рождения господа. Что же касается председателя муниципального собрания, скажем, используя выражение министра внутренних дел, – нас радует, что ему воссиял свет, причем не тот, который должны были, по мысли того же министра, увидеть столичные избиратели, а тот, на который надеялись люди, оставившие бюллетень незаполненным. И очень часто в этом мире, в эти времена, по которым мы бредем ощупью, случается так, что, завернув за угол, сталкиваемся мы с людьми в зените зрелости и процветания, и люди эти, в восемнадцать лет бывшие не только веселыми модными штучками, но и – помимо того и, может быть, даже прежде всего – пламенными революционерами, желавшими снести систему страны до основанья, а затем на этом месте выстроить рай, ныне с таким же, по крайней мере, упорством коснея в убеждениях, которые, пройдя – для того, вероятно, чтобы разогреть мышцы и вернуть им гибкость, – через одну из многих версий умеренного консерватизма, впадают под конец в самое что ни на есть разнузданное и гнусное себялюбие. А если выражаться не столь церемонно, эти люди, глядясь в зеркало своей жизни, ежедневно плюют в лицо тому, кем были они, слюной того, чем стали ныне. И уж если политик и член ПЦ, мужчина в возрасте от сорока до пятидесяти, проведший всю жизнь под живительной сенью традиции, освеженной кондиционированным дуновением котировок, убаюканный и занеженный, так сказать, зефирами дивидендов, вдруг постиг глубинный смысл ненасильственного мятежа, что поднялся и идет в городе, вверенном его попечению, то это обстоятельство заслуживает упоминания и достойно благодарных слов, ибо непривычны мы к таким поразительным феноменам.

Надо полагать, от внимания наиболее требовательных читателей не укрылось, сколь мало, мягко говоря, внимания уделяет рассказчик этой истории описанию обстановки, где разворачивается – ну да, чересчур, быть может, неспешно – действие. Если не считать первой главы, где еще можно заметить с толком выписанное бойкой кистью нашей убранство избирательного участка, сводящееся, впрочем, к дверям да окнам да столам, ну и еще, пожалуй, полиграфа, или машинки для ловли лгунов, то все прочее предстает в таком виде, как если бы персонажи обитали в нематериальном мире и, бесконечно чуждые уюту или разору мест, где пребывают, заняты исключительно разговорами. А ведь, скажем, в комнате, где не раз, да еще, бывало, под председательством или при участии главы государства заседал кабинет министров, обсуждая сложившееся положение и принимая надлежащие меры для умиротворения страстей и успокоения улицы, наверняка имелся большой стол, вокруг которого в удобных мягких креслах сидели министры, а на котором не могли же не стоять в должном количестве бутылочки минеральной воды и стаканы, не могли не лежать разноцветные карандаши и ручки, маркеры, справки и меморандумы, тома свода законов, блокноты, микрофоны, телефоны и прочая дребедень, обычная для помещений такого рода и уровня. Наверняка ведь висели на потолке люстры, а по стенам картины, старинные или современные, устилали пол ковры, и глушила все звуки двойная обивка дверей, имелись, без сомнения, и шторы на окнах, и неизбежный портрет главы государства, и символический бюст республики, и государственный флаг. Ни о чем таком, однако, речь у нас не шла и впредь тоже не пойдет. И даже здесь, в скромнейшем, хоть и просторном кабинете председателя муниципалитета с балконом, выходящим на площадь, и занимающим всю стену видом города с птичьего полета, нашлось бы кое-чего достойного заполнить пространными описаниями страницу или две, а одновременно дающее возможность употребить богоданную паузу для глубокого вздоха, столь нужного перед тем, как взглянуть в лицо близким несчастьям. Но нам кажется несравненно более важным упомянуть, что морщины тревожных дум бороздят чело председателя, который, быть может, думает, что наговорил лишнего и дал министру внутренних дел веский повод считать, что переметнулся в стан врага и тем самым загубил – скорей всего, бесповоротно и непоправимо – свою политическую карьеру и в рядах партии, и вне их. Впрочем, существует возможность – столь же иллюзорно-зыбкая, сколь и умозрительная, – что его резоны подтолкнут министра в нужном направлении и побудят того перетряхнуть сверху донизу все стратегии и тактики, коими правительство намерено покончить со смутой. Тут мы видим, как председатель покачал головой, что есть безобманный признак – стремительно обдумав эту гипотезу, он отверг ее за несостоятельностью, за глупейшей наивностью и опасной нереалистичностью. Он поднялся со стула, куда уселся после беседы с министром, и подошел к окну. Открывать не стал, а отдернул немного штору и выглянул наружу. На площади все было как всегда – шли прохожие, в тени под деревом сидели на скамье трое, в киосках торговали цветами, газетами и журналами, женщина выгуливала собачку, проезжали машины и автобусы, да, все было как всегда. Выйду, решил он. Вернулся к столу и позвонил начальнику канцелярии: Мне нужно пройтись по городу, предупредите депутатов, но лишь в том случае, если будут спрашивать обо мне, а во всем прочем надеюсь всецело на вас. Я распоряжусь подать вашу машину к подъезду. Да, спасибо, но водителю скажите, что он мне не понадобится, я сам сяду за руль. Ждать ли вас сегодня. Да, по всей видимости, а если нет, я дам знать. Очень хорошо. Как сегодня в городе? Никаких признаков чего-либо серьезного, никаких сообщений о чрезвычайных происшествиях, несколько автомобильных аварий, одна-две пробки, небольшой пожар без последствий, одна неудавшаяся попытка ограбления банка. Как же это они отбились, мы ведь теперь без полиции живем. Грабитель был любитель, простите за рифму, неудачник, да и пистолет у него был хоть и настоящий, но не заряжен. И куда ж его. Люди, которые обезоружили и задержали злоумышленника, сдали его в пожарную часть. Это еще зачем, там ведь нет подходящего помещения. Ну, куда-то ведь надо же было его девать. И что же. Докладывают, что пожарные час давали ему добрые советы, а потом отпустили. Что ж им еще оставалось. Совершенно верно, ничего другого им не оставалось. Попросите мою секретаршу сообщить, когда подадут машину. Слушаюсь. Председатель в ожидании откинулся на спинку стула, и лоб его снова собрался морщинами. Вопреки зловещим пророчествам в эти дни грабежей, насилий, убийств было не больше, чем всегда. Казалось, что полиция не имеет никакого отношения к обеспечению право– и просто порядка, и эти задачи взяло на себя само население столицы – то ли стихийно, то ли сумев как-то самоорганизоваться. Взять хоть эту попытку ограбления. А чего его брать, думал председатель, это не в счет, ничего не значит, злоумышленник оказался новичок, был неуверен в себе да и нервничал, наверно, так что клерки быстро поняли, что опасаться его нечего, но вот завтра может прийти другой, да что там завтра, сегодня, сейчас, и ведь за эти дни наверняка были преступления, которые явно останутся без наказания, если у нас нет полиции, и если злоумышленники не будут схвачены, если не будет ни следствия, ни суда, если судьи разошлись по домам, то преступность совершенно неизбежно возрастет, и кажется, все только и ждут, чтобы муниципалитет занялся полицейским надзором, просят об этом и этого требуют, твердят, что нет безопасности – не будет и спокойствия, а я хочу знать, как обеспечить эту безопасность – набрать ли добровольцев, объявить ли запись в ополчение, только не надо мне говорить, что мы все выйдем на улицу, переодевшись опереточными жандармами, а мундиры одолжим в театральной костюмерной, ага, а оружие, где взять оружие и тех, кто им владеет, кто может достать пистолет и выстрелить, вот меня кто-нибудь в силах представить, вообразить, как я, или служащие муниципалитета, или депутаты муниципального собрания гоняются по крышам за полуночным убийцей или вторничным насильником. Позвонила секретарша: Господин председатель, машина подана. Спасибо, ответил он, я выхожу, не знаю, вернусь ли сегодня, если что-нибудь срочное, звоните на мобильный. Удачи вам, господин председатель, желаю, чтобы все обошлось. Почему вы мне это говорите. По нынешним временам это самое малое, что мы можем пожелать друг другу. Можно вам задать вопрос. Да, разумеется, лишь бы только у меня нашелся ответ. Не захотите – не ответите. Я жду ваш вопрос. За кого вы проголосовали. Ни за кого. То есть опустили чистый бюллетень. Чистый. Чистый. Чистый-чистый. И это вы говорите не больше, не меньше, как мне. Но вы же и спросили не больше и не меньше, как меня. И это, по-вашему, позволяет вам отвечать так. Более или менее, господин председатель, всего лишь более или менее. Если я правильно понял, вы сознавали, что рискуете. Я надеялась – пронесет. И, как видите, оказались правы. Иными словами, вы не попросите меня подать заявление об уходе. Можете спать спокойно. Было бы куда лучше, господин председатель, хранить спокойствие наяву, а не во сне. Хорошо сказано. Да это на поверхности, господин председатель, академическая премия за эту фразу мне не светит. Что ж, придется вам довольствоваться моими рукоплесканиями. Этого более чем достаточно. Итак, если возникнет во мне необходимость, я на связи. Слушаюсь. Ну, если не до вечера, то до завтра. До вечера или до завтра, господин председатель, ответила секретарша.